Современные продолжатели дела Даля подходят к этому вопросу вполне по-бытовому: как сказано, так и есть. А сказано было самим Далем в одном из его литературных произведений. Его слова приводит современный издатель Даля профессор и заслуженный деятель науки А.Н.Тихонов. Одно это странное внутринаучное звание «заслуженный деятель науки» говорит о том, что профессор Тихонов много сделал для науки сам, и его мнение о Дале должно совпадать с официальной научной установкой на то, как рассматривать самим и подавать нам сделанное Далем.      
        А подавать это решено так. Пересказав рассказ Порудоминского о том, как Даль, услышав от везущего его ямщика неожиданное слово, выхватывает книжечку, записывает туда это слово и «принимает решение на всю жизнь», профессор Тихонов проникновенно и поэтично вкладывает в мое сознание образ:
        «С тех пор для Даля это занятие стало потребностью души, повседневным делом. Об этом говорит он устами одного из своих героев, который, чувствуя необходимость “соединить с прогулкою своею какую-нибудь цель”, “задал себе вот какую задачу:
        1) Собирать по пути все названия местных урочищ, расспрашивать о памятниках, преданиях и поверьях, с ними соединенных...
        2) Разузнавать и собирать, где только можно, народные обычаи, поверья, даже песни, сказки, пословицы и поговорки и все, что принадлежит к этому разряду...
        3) Вносить тщательно в памятную книжку свою все народные слова, выражения, речения, обороты языка, общие и местные, но неупотребительные в так называемом образованном нашем языке и слоге...”» (Тихонов, с. 5).
        Вот такая легенда была создана Владимиром Ивановичем Далем для самого себя и уже полтора века является рабочей для всех наших собирателей. Большая часть из них безоговорочно подпишется под этим манифестом русского собирателя, разве что посетует, что не дотягивает до такой чистоты и жертвенности, с какой воплощал эту «программу» в жизнь Даль.
        Когда я использую слово «легенда» я хочу показать не то, что это ложь, а то, что это похоже на рабочий образ, который одевает на себя шпион, когда внедряется в ряды противника. Рабочий образ или легенда это то, в чем действительно можно находиться всю жизнь. Но является ли заявленное в нем действительной целью человека? Или же он делал это зачем-то? Зачем Владимир Иванович Даль всю жизнь собирал народную речь, а профессор Тихонов рассказывает нам об этом?
        И зачем профессор Тихонов предваряет эту легенду вот таким рассказом:
       «В 1814-1819 годах Даль учился в Морском кадетском корпусе. Многие его выпускники были люди образованные и умелые. При выпуске сдавали экзамены по арифметике, алгебре, геометрии, тригонометрии, высшей математике, химии, геодезии, астрономии, физике, навигации, механике, теории морского искусства, истории, грамматике, географии, иностранным языкам, артиллерии, фортификации, корабельной архитектуре. Экзамены принимали видные ученые, опытные адмиралы и командиры кораблей. По успеваемости Даль был двенадцатым среди восьмидесяти трех выпускников» (Тихонов, с. 5).
        Зачем нам нужно характеризовать собирателя с этой стороны? И почему рассказ о решении собирать народную речь вытекает из этого гимна европейскому просвещению? А завершается рассказом о том, что Даль был героическим врачом, но при этом продолжал воплощать свою программу собирателя:
        «Даль следовал этим правилам всю жизнь, везде и всегда  где бы он ни находился, где бы он ни работал. Находил он для этого время и в период службы на Балтийском флоте (1824-1825), и в годы учебы на медицинском факультете Дерптского университета (1826-1829), где он защитил диссертацию и после чего был направлен врачом в действующую армию в Турцию, потом участвовал в войне с Польшей. В 1832 году был переведен в Петербург на должность ординатора военно-сухопутного госпиталя» (Там же).
        Он даже был награжден императором Николаем Павловичем Владимирским крестом! Кроме того, он «автор учебников ботаники и зоологии (последний составлен вместе с профессором А.Ф. Постельсом), которые весьма высоко ценились как естествоиспытателями, так и педагогами» (Там же, с. 7).
        А «в 1838 году Академия наук “в изъявление уважения своего к заслугам” Даля избрала его членом-корреспондентом по отделению естественных наук» (Там же).

        Я не исследую личность Даля как такового. Поэтому я не трогаю того, что он очень стремился быть известным писателем и оказался знаком со всеми знаменитостями, начиная с Пушкина. Возможно, это как раз было естественно для его большого таланта. Да меня и не интересует такая цель, как жажда славы. Даже если она была у Даля, я пока не вижу, как она могла исказить то, что он собирал. Разве что он, ради славы, приписывал бы что-то к собранному, превращал его в сенсации, как сейчас говорят. Но этого не было. Даль чист в этом отношении. Поэтому я не могу утверждать, что им двигала слава писателя.
        Но вот это последнее свидетельство симптоматично, как говорят врачи. Нельзя стать академиком естествознания, не желая этого и не ставя себе такой цели. И нельзя заслужить уважения академии, не служа ей. Служил ли Даль естественной науке, находясь в образе собирателя народных слов и обычаев? И если служил, то передалась ли его легенда о беззаветном собирателе всем нашим этнографам и фольклористам как некий родовой образ?

        Не буду излишне усложнять свое исследование. Воспользуюсь парой рассказов Даля, написанных для сборника «О поверьях, суевериях и предрассудках русского народа». Думаю, после прочитанного о том, какое отношение насаждало естествознание к народным знаниям, это название говорит само за себя. Владимир Даль был великим собирателем того, что считал суевериями и предрассудками. Так в России были страстные коллекционеры фашистских марок и атрибутики, страстно ненавидевшие фашизм. Коллекционер не волен в выборе своих пристрастий.
        Даль был человеком своего времени и детищем естественнонаучной революции. В него уже не вселялись мелкие народные духи, потому что он был одержим большим духом по имени Наука. Когда она начинает вещать сквозь тело своего раба, прекрасный писатель Казак Луганский, которым восхищались Жуковский, Пушкин, Одоевский, вдруг начинает звучать как хам. Вот, например, как он начинает рассказ о Порчах и Заговорах.
       «Если мы затем, независимо от сказанного, разберем некоторые поверья
о порче и сглазе, то найдем, что они принадлежат вовсе к иному разряду, и именно, к поверьям, где, как объяснено было выше, полезный обычай усвоил себе силу закона, посредством небольшого подлога.
        Например: новорожденное дитя без всякого сомнения дjлжно держать первое время в тепле, кутать и сколько можно оберегать от простуды; существо это еще не окрепло; оно должно еще научаться дышать воздухом и вообще витать в нем. Но такой совет не всяким будем принят; ничего,  авось и небось   у нас великое дело.
        Что же придумали искони старики или старухи? Они решили, что ребенка до шести недель нельзя выносить, ни показывать постороннему, иначе-де его тотчас сглазят. Это значит, другими словами: дайте новорожденному покой, не развертывайте, не раскрывайте, не тормошите и не таскайте его по комнатам, а накрывайте слегка совсем, и с головою» (Даль, О поверьях, с. 60).
        Стыдно! Ой, как стыдно! Нет слов...
        Русский доктор, да еще и защитив диссертацию по медицине, не может не потерять мозги, поскольку становится физиологом, то есть тем, кто любого может укоротить, потому что он людей и зверей много резал, а вот души в них ни разу не видел! Когда из врача выскакивает докторюга, это всегда хамство, как бы интеллигентен ни был человек...
        Я уж не говорю, насколько могут быть отсталы и дики сами убеждения докторов прошлых веков. Но даже если вера в сглаз ошибочна, что еще надо доказать, никакие русские старики и старухи никогда не врали и никогда не пытались прикрыть подлогом свои глубинные физиологические приверженности в воспитании детей. Они делали именно то, что делали. Искренне и беззаветно защищали детей от сглаза. И делали это тысячелетиями, убежденные в своей правоте или видящие то, что говорили. Тысячелетиями! Вот почему я вовсе не уверен, что за их воззрениями нет ничего, кроме того, что попытался им приписать доктор-недоучка.
        Почему недоучка? А ответьте сами, много ли из подобных врачебных физиологизмов о воспитании детей выдержало проверку временем? Сколько из них было осмеяно и отвергнуто самой наукой. Последним действительным суеверием было гигиеническое требование таких же докторюг разлучать в роддомах новорожденных с их матерями.                     Сколько зла принесла здоровью русского народа уверенность наших врачей в том, что свет с Запада и все, что напечатали в последнем нумере немецкого журнала, есть истина, ради которой можно вырезать половину русской народной культуры.
        Плохое было время, поганое время, когда Естественная наука вселялась в умы лучших русских людей, заставляя их забывать свое, терять гордость и гоняться за чужой силой, а поганые со всех стран приходили с победами на землю Русскую!

        Явление научного одержания стоило бы изучить подробнее. Судите сами: Владимир Даль, беззаветно любящий русский народ, его язык и обычаи, стоит только ему налететь на что-то, что узнается им относящимся к медицине, теряет себя и превращается в одержимого, который вряд ли отвечает за то, что из него говорится. И так было со всеми докторами, которые после Земской реформы, когда была создана служба земских врачей, шли сотнями и сотнями во все села и уезды России, чтобы нести прогресс и вырезать, выкорчевывать, истреблять все суеверия и предрассудки, которые хоть как-то противоречили их самым передовым взглядам, заимствованным у европейских учителей.
        И вырезали столько действительно ценного, что к тому времени сохранилось только у нас, что долг их перед будущим человечества не измерить теперь веками труда и исследований! Россия  заповедник древнейших ведических знаний, где в народных обычаях хранилось то, что, возможно, не удалось спасти даже браминам, где до сих пор говорят на языке гораздо более близком к санскриту, чем в Индии,  была вычищена и выхолощена именно безвестными героями прогресса и стерилизации  нашими беззаветными земскими врачами...
       Современные собиратели гораздо бережней к тому, что описывают. Они доверяют народу хотя бы в том, что тот не врет намеренно, не кривит душой. Теперь собиратели знают, что народ действительно не видит мир так, как предписывает научная картина мира. И никто уже не подозревает, что народ говорит не в соответствии с научными представлениями назло собирателям. Слава богу, у современных собирателей не хватает сил на дополнительное медицинское образование, полностью отнимающее способность видеть и слышать другого человека.

        Однако все это отступление нужно мне затем, чтобы выявить слои культурно-исторических помех, которые присутствуют во всех рассказах Даля о собранных им народных обычаях. Поэтому я приведу еще более яркий пример того, что представлял из себя доктор В. И. Даль.
        Поразительный пример одержимости! Сейчас его физиологическое высокомерие смешно, но ведь он-то был уверен, что обладание самой передовой физиологической теорией середины девятнадцатого века дает ему право не только исследовать и искать истину, но и безоговорочно судить всех и всех поучать! Почему врач и физиолог не сомневаются в себе? Только потому, что на тот краткий миг никто не в состоянии опровергнуть их утверждения? А что же истина?
        «С другой стороны, мы видим, что чувства наши беспрестанно подвергаются обманам. Например: не слышим ли мы иногда внезапно звук, звон, свист, даже имя свое, между тем как все около нас тихо, спокойно и никто не звал нас и не свистал? Не видим ли мы иногда, под дрему, или впотьмах наяву, или забывшись и крепко задумавшись, такие предметы каких около нас нет?
        Это происходит от двояких причин: какая-нибудь причина произвела волнение, переворот в крови нашей, от которого последовали на нервы зрения или слуха впечатления, сходные с действием зримого предмета или слышимого звука; тогда орган слуха или зрения передает впечатление это в общее чувствилище,
и сие последние бывает обмануто» (Там же, с. 113-114).
        Вот такой шедевр физиологического или вульгарно-материалистического умствования... Сейчас любой мало-мальски образованный доктор отведет от этого глаза в сторону со словами: ну, полтора века назад медицина еще плохо знала устройство человека...
Мы же должны сделать из этого вывод, что теперь она его хорошо знает? И через полтора века следующий доктор не будет также отводить глаза, говоря о докторах сегодняшних? Откуда же эта безоговорочная уверенность докторов в том, что они могут судить всех и обо всем?

        Вот теперь, если я посеял достаточные сомнения в том, что пишущие о народных воззрениях как о суевериях действительно имели на это право, перескажу тот рассказ Даля, который поможет нам понять, почему в русских похоронных причитаниях просят умершего явиться в образе человека. Это нам понадобится для исследования народного видения души.
Сделав физиологическую артподготовку сознания читателей, Даль переходит к тем суевериям и предрассудкам, которые хочет убрать с пути естествознания в этой главе, посвященной Привидениям.
        «Есть особый род видений по сказанию очевидцев, это двойники, то есть человек видит самого себя, и тут народное поверье наше о домовом, который-де иногда одевается в хозяйское платье, садится на его место и прочее, совпадает с распространенным по всей Европе, особенно северной, поверьем о двойнике.
        Иногда видят его также другие люди, но обыкновенно видишь его только сам; для прочих он невидимка. Если двойника застанешь у себя в комнате, или вообще, если он предшествует человеку, идет наперед, то это означает близкую кончину; если же двойник идет следом за хозяином, то обыкновенно намерен только предостеречь его» (Там же, с. 115).
        Рассказав об этом «поверьи», Даль долго и упорно развенчивает веру в духов, приводя примеры того, как подобные представления могли зародиться по ошибке, а потом вдруг разражается странным рассказом о действительном происшествии, занимавшем умы его современников.
        «Может быть, некоторые читатели слышали, что рассказывают многие из современников наших, как очевидцы, о смерти довольно известного в кругу своем человека. Он был начальник учебного заведения; дети, в хороший зимний день, кажется, в сочельник перед Рождеством, бегали по саду, где лежал глубокий снег и были расчищены только три дорожки, в виде П.
        Несколько молодых людей сидели на скамье и, увидев подходящего к ним со стороны здания начальника, привстали; он прошел, но не успели они оглянуться, как увидели его вторично, идущего тем же путем, по тому же направлению, тем же мерным шагом и точно в таком же положении. С крайним изумлением они снова ему поклонились; он поздоровался с ними и обошел кругом дорожек.
        Двойники так быстро прошли один за другим, что не было никакой возможности допустить, будто старик сделал круг и обошел вторично. Дети изумлялись и перешептывались весь день; что происходило в душе старика, никому не известно; но он на другой же день в каком-то припадке лишил себя жизни.
        Случай этот весьма замечателен тем, что несколько посторонних свидетелей единогласно утверждают сказанное нами и убеждены в том, что сами видели двойника. При таких обстоятельствах остается только пожать плечами и предоставить дело на совесть каждого» (Там же, с. 122-123).
        Любопытно было бы узнать, что говорила совесть самого Даля и всех подобных ему исследователей «народных представлений и суеверий»? Думаю, она была ничем не замутнена, даже сомнениями. Рассказ на этой звонкой фразе обрывается, но сам намек, содержащийся в последних словах как яд, дает возможность «умному» читателю правильно выбрать, к какому лагерю примкнуть. А примыкать лучше к науке...
        Вот только к науке как к сообществу, а не как к поиску истины. Наука как поиск истины походя предана великим собирателем, потому что так завершить рассказ мог только политик, ловец душ. Ученый-исследователь должен был бы обрадоваться тому, что нашел нечто неведомое и поставил бы себе задачу исследовать его. Тем более, что сам говорил, что о явлениях этих знают все народы Европы, к тому же и русские поверья о домовом что-то уж больно подозрительно описывают нечто сходное… Даже имя у этого явления есть. Удивительно имя Безымень!

Я много еще чего мог бы сказать о том, как мечта о достойном месте в научном сообществе заставляла наших собирателей искажать действительность естественнонаучными домыслами. Но мне достаточно самой простой настороженности по отношению к тем, кто

суждения о том, что описывает народ. Эти судьи вовсе не так уж безгрешны, как им хотелось бы себя видеть. Они не были безгрешны тогда, когда зарождалась наука о народной культуре, и они не безгрешны сейчас. Поэтому их суждениям о том, что такое душа, доверять надо с предельной осторожностью. В следующих главах я постараюсь это показать в подробностях.