А.Шевцов,  «Очищение. Том III. Русская народная психология», Тропа Троянова, 2006. - 616 с - (Школа самопознания)

        Можно ли доверять науке, когда она говорит о душе?
        Ученые, пишущие о народе, стараются быть объективными, как будто они препарируют лягушку, но свободны ли они от личных целей, психологических помех и сбоев, вносимых в их сознание их собственной культурой? Да и вообще, задумывались ли они о том, что значит быть объективными? Можно ли где-то в этнографии найти определения исходных понятий, начиная с «научной объективности этнографа» и кончая какими-нибудь «представлениями» и «воззрениями», которыми принято описывать то, что собрано?
        Все советские общественные науки в целом и этнография в частности исполняли социальный заказ Власти. Но Власть у нас была научной  Советский Союз, как помните, объявлялся первым в мире научным обществом. Сама революция в России была делом науки и научной интеллигенции, с середины девятнадцатого века готовивших эту кровавую резню, обрабатывая сознание русского обывателя.                     Поэтому основные установки, которые до сих пор осознанно или неосознанно исполняют наши исследователи народной культуры, звучат революционно, а корнями уходят к истокам не политической, а еще естественнонаучной революции.
        Возможно, одно из самых кратких и циничных выражений этой общей для физиологии, медицины и этнографии установки открывает знаменитую статью 1927 года Н. А. Никитиной «К вопросу о русских колдунах»:
        «Несмотря на происходящую теперь коренную ломку мировоззрения и быстрые успехи школьного образования, в русской деревне сохранилась вера в колдовство» (Никитина, с. 172).
        И воинственный безбожник, каким обязан быть этнограф, если хочет получить лицензию на научный отстрел народной души, едет в деревню изучать врага лицом к лицу, чтобы потом идеологи знали, как его лучше бить. Двадцать седьмой год, начинается то самое кровавое десятилетие России, когда вымаривали голодом и вырезали миллионы крестьян,  вытравливание школьным образованием народных представлений о душе было просто мелочью по сравнению с этим...     
        Вот этнографы и не осуждают себя слишком сильно за то, что делали и делают.
        Хотят того фольклористы, этнографы и прочие собиратели старины или не хотят, но на их сообществе висит этот долг перед Россией, и чем дольше они его не признают, тем дальше они окажутся от народа. И завершится их жизнь тем, что ничего живого не останется, а им придется изучать особенности этнического поведения русских, эмигрировавших в Америку.
        Но это их беда, а мне важно то, что они присвоили себе право судить народ. Выражается это в том, что любой этнограф исходно считает, что народ его обманывает, и для того, чтобы собранное им достигло качества научности, присваивает всему, что собрал, значение, в лучшем случае, народных представлений или воззрений, в худшем  суеверий или откровенной лжи.
        Эта черта обязательна для всех собирателей всех времен, начиная с зарождения этнографии в России почти три столетия назад, еще в восемнадцатом веке в лоне естествознания. Так исходно относились все естественники ко всему, что не соответствовало естественнонаучной картине мира. Постараюсь показать это на примере нескольких собирателей и этнографов, которых сам чрезвычайно ценю и уважаю. Такой показ может быть разрушителен для образа собирателя, поэтому я не беру для примера тех, кого не люблю...